Bang Yongguk & Lee Donghyuck
cеул, 2015 год
РАЗЛИТО ПО ВЕНАМ ПРИЯТНОЕ, ВЛАЖНОЕ ПЛАМЯ
Страница: 1
Сообщений 1 страница 3 из 3
Поделиться12019-10-27 22:52:02
Поделиться22019-10-27 23:49:37
Донхёк вот уже пять минут стоит перед наглухо закрытой дверью, что ведет в комнату его старшего брата. Комнату, по сути, необитаемую, заброшенную, как какой-то зал в никому ненужном музее, и единственное, чего не хватает для завершения картины, так это белых саванов простыней, что покрыли бы собой все возможные и невозможные поверхности. Они бы, думается Хёку, закрыли бы все воспоминания, укутали бы их мягкий кокон, спрятав от глаз любопытного солнца, что изредка заглядывает сквозь плотные шторы и немытые окна, играя с частичками пыли, что вздымаются в воздух при каждом неосторожном движении. Если бы всё было покрыто белым саваном плотной ткани, думается Хёку, ему бы было не так сложно находиться в этой комнате, не было бы так страшно с замираем сердца проходить каждый раз мимо, отсчитывая гулкий звук собственных шагов в тишине.
Ли младший действительно не понимает, почему он, среди всех возможных людей, оказался перед закрытой дверью. Почему из всех возможных реальностей он оказался в той, что разрывает сердце пополам каждый раз, стоит только услышать такое родное, такое ненавистное, имя. Почему из всех возможных вариантов развития событий он оказался в том, что даже не выбирал сам, в том, где всё было предрешено заранее и за него. Почему из всех возможных страданий Донхёк выбрал именно то, где душу рвет на куски изнутри греховным желанием, порочными мыслями разъедая остатки совести, проедая дыры в самосознании. Почему он, вместо того, чтобы стать человеком, превратился в тряпичную куклу, отдав кукловоду бразды правления добровольно, повиснув на нитях судьбы.
Пальцы зависают в опасной близости от покрытого лаком дерева, касаются его нежно, с лаской, предопределенной лишь для любовников в тёплые летние ночи. Они скользят по поверхности, оглаживая гладкую вертикаль так, будто это шелк простыней, нежный, трепетный, бархатный. Донхёк щекой прижимается к дереву двери, прикрывая глаза и позволяя себе вдохнуть, впервые за несколько безумно длинных минут, наполняя легкие острым ядовитым кислородом, пропитанным никотином и запахом чернил, что давным давно впитались под кожу. Еще немного, думается Ли, и он срастется с дверью, станет её неотъемлемой частью, превратившись в одну из тех резных скульптур, что украшают носовые части пиратских галеонов, принося удачу в дальних странствиях сильным и отважным капитанам, рискнувшим бросить вызов пучине морской и неизбежности, в неё таящейся.
- Хэчан-и, поговори со своим братом, ты единственный, кого он послушает.
Мать плачет, и слезы красивым кристаллом чистой воды стекают по её щекам. Она тонкая, неимоверно худая, и глаза у неё, как озера, полны тоски и невысказанной боли. Она прячет её глубоко внутри, под тоннами макияжа, под сотнями слоев ткани, обрамляющей тело. Она прячет себя настоящую, и порой Донхёк не может понять, кто перед ним - его мать или же талантливая актриса в своей очередной маске. Фарфор её кожи отливает солнцем, и Донхёк не может отвести взгляд, понимая, что ради матери сделает всё, что угодно. Она - единственная, кто его любит на этой грешной земле, извращенной, непонятной, уродской, но всё же любовью, и Донхёк, зная только её, не рассчитывает ни на что более.
Стук костяшек по дереву отрезвляет, заставляя Донхёка встрепенуться от неожиданности и отпрянуть от двери, как от раскаленного метала, понимая с опозданием, что его мозг поспешил вперед тела. Он замирает, пальцами оглаживая круглую ручку двери, выдыхает и поворачивает её, удивляясь, что не заперто, удивляясь, что его, будто бы, ждут. Пустые надежды, но сердце предательски срывается в бег, а кончики ушей алеют, как багровеют кроны деревьев в самый разгар осени перед тем, как умереть, упав на землю и превратиться в прах. Он и сам умирает внутри, самую малость, на какую-то долю секунду, ловя взглядом красивый и такой знакомый профиль, столб сигаретного дыма и ту самую пыль, что кружится вальсом в лучах послеобеденного солнца.
- Гук-и, мама просила....
Донхёк понимает, что облажался с первого же слова. Он видит, как тень проноситься по лицу брата, как он сжимает губы в тонкую линию. Видит, как пепел летит с кончика сигареты быстрее, чем следует, понимает, что взор, обращенный на него сейчас, может убить без ножа и пули. Хёк округляет в страхе глаза, понимая, что ступает по минному полю, делает шаг, еще один и еще, осторожно прикрывая дверь за собой, вжимаясь в неё спиной после. Ему бы смелости попросить у волшебника Гудвина, да вот только он не верит Донхёк в сказки, да и в волшебство давным давно тоже. Вместо этого он глотает ком в горле, горький, противный, приторно сладкий, и заставляет губы растянуться в улыбке.
Ему не привыкать злить брата, не привыкать расстраивать мать. Донхёку не привыкать разочаровываться в себе самом, чтобы после, в одиночестве собственной комнаты, посыпать голову пеплом, биться ею о стену и тихонечко выть в душевой, позволяя ледяным струям смывать с себя все грехи этого мира. Единственное, к чему Хёк привыкнуть до сих пор не может, так это к ненависти, чистой, прозрачной, как слеза младенца, на дне зрачков собственного старшего брата. Ему никогда не понять, почему, ему никогда не простить, не спросить "почему" и "за что". Донхёку никогда не был любимым, и всё, на что он может рассчитывать, всё, что он может просить - это просто быть рядом, как бы больно это не было.
- Ты в который раз расстроил мать, Ёнгук. Она плачет. Надеюсь, ты доволен собой.
Поделиться32019-11-03 21:41:21
Донхёк любит свою мать. Так, как может любить младший сын, любимый ребенок, которого всегда холили и лелеяли. Любит так, как может любить ребенок, которого постоянно одергивали и били так, чтобы не оставлять следов на красивом лице. Хёк любит мать всем сердцем, что рвется на части каждый раз, когда она встречает его безразличным взглядом, равнодушно вдыхая слова в воздух, наполненный тяжелым запахом её духов. Он любит её, как должен любить сын, любимый, идеальный, без изъянов, такой, каким его слепили, сделали, дав всё и даже больше. Донхёк любит свою мать так, как может любить брошенный и обделенный вниманием ребенок, постоянно ищущий ласки и призвания, хотя бы факта своего существования, не говоря уже о большем.
Донхёк любит свою мать, не смотря на всё то, что она для него сделала, не смотря на всё то, что не сделала. Он любит её, возможно, глупой, безответной любовью, слепой в своем проявлении и непонятной старшему брату в силу личных, ему одному известных, причин. Он любит её и свято верит в её непорочность, в её незыблемость, и он готов её защищать, пусть это выглядит по-детски, по простому и где-то местами смешно. Потому, наверное, каждое слово Гука так точно бьет в цель, где-то внутри отдавая глухой, тупой болью, разливая по венам злость, непонимание и желание бороться, пусть ценой собственных в будущем сбитых в кровь костяшек.
- Ты говоришь ерунду, Гук! Мать тебя любит, ты её сын!
Ли младший срывается на вскрик, проклиная собственный голос, что ломается до сих, делая из него посмешище перед старшим братом. Гук в ответ лишь улыбается, и это бесит Хэчана еще больше. Они никогда не были близки, никогда не ладили так, как полагается братьям. Они дрались в детстве, как это делают все дети, но драки их были жесткими, резкими, с кровью и синяками, что сходили мучительно долго. Мать наказывала и старшего, но младшему доставалось больше. Такому идеальному мальчику не пристало распускать кулаки - говорила мать. Ты испортил подарок бабушки, Донхёк - говорил отец, выкидывая белый кашемировый свитер со следами крови в помойку. Ты всё делаешь не так - беззвучно вторил им старший брат, смотря презрительно и свысока.
Донхёк привык. Привык быть куклой для битья, красивой, ухоженной, но куклой. Привык быть манекеном, на которого мать примеряет образы, не удавшиеся ей в жизни. Она отправляет его в танцевальную школу, потому что сама всегда мечтала заниматься балетом. Она запихивает его на курсы актерского мастерства, потому что собственное не принесло ей должно признания. Она нанимает ему репетиторов, и всё своё свободное время Донхёк учит как петь, как стоят, как держать себя, как говорить по английски, китайски, французски, как играть на фортепиано, как дышать так, чтобы никому не мешать. Ли младший мечтает вырасти поскорее и стать взрослым, потому что тогда закончится его бесконечное детство и, возможно, его оставят в покое, чтобы он мог свободно хотя бы раз в своей жизни вдохнуть.
- И не смотрит на меня так. Не понимаю, за что ты меня так ненавидишь, но знай, это не взаимно. Я тебя люблю, брат, не смотря ни на что.
Хёк не врет. Возможно, он поломан изнутри, возможно, ему нужна будет помощь лучших психотерапевтов мира, чтобы собрать его мозг по кусочкам.Возможно, у него серьезное отклонение, возможно он болен, но...он любит свою семью, любит свою мать, отца и старшего брат. Енгуку, возможно, любит чуточку больше и не так, как следует, но он старается не задумываться об этом, не вспоминать бессонные ночи и ту его спортивную куртку, что до сих пор висит в его шкафу греховным напоминанием о том, что Хёк - испорченный. Он прогнил изнутри, но с красивой обложкой, как червивое, но наливное, красное яблоко. У него внутри червоточина, там, где сердце, да и с мозгами не всё в порядке, но Хёк это признает, а ведь это половина пути к успеху.
Ли подходит к кровати брата и садится на самый край, сжимая колени, укладывая ладони на них сверху. Как прилежный, правильный мальчик. Он одет во все белое, потому что это любимый цвет матери. У него идеально ровная спина, потому что это ценит отец. У него в глазах боль, потому что себя настоящего так сложно спрятать, потому что научиться этому почти невозможно. Потому он не смотрит Енгуку в глаза, от того отводит взгляд и упирается им в белый ворс дорого ковра. Всё в этом доме белое, кристальное чистое, ни пятна, ни задоринки. Всё вокруг по больничному чистое, продезинфицированое, невинное и воздушное. Всё в этом доме соткано из жемчужной паутины лжи и обмана, потому что казаться - намного важнее, чем быть - таков девиз этого дома.
От голоса брата Ли вздрагивает, показывая свою слабость, проявляя свои эмоции. Енгйк для него единственный, чье мнение он готов слушать, единственный, чьи слова проникают под кожу хуже всякого яда, отравляя саму сущность. От них нестерпимо больно и хочется выть, но приятно настолько, что ненормально хочется губы тянуть в счастливой улыбке, потому что если Донхёк не заслужил нормального к себе отношения, он готов довольствоваться и этим.
- Почему ты так меня ненавидишь, Гук-и?
Страница: 1